Глава тридцать первая
Мои двойняшки, хоть и родились в один день и внешне были очень похожи, всё же обладали прямо противоположными характерами. Дочь больше была похожа на меня в детстве: бойкая, любознательная непоседа. Спокойный, сдержанный уже с первых лет жизни сын больше походил на Люциуса. Но несмотря на это Оливия стала любимицей Люциуса, а Николас — моим любимцем.
читать дальшеВозможно, на отношении Люциуса к дочери сказалось то, что Николас был уже вторым его сыном, в то время как Оливия — первой и единственной дочерью. Ещё когда дети только научились ползать, а затем ходить, именно дочь чаще всего оказывалась возле него, требуя взять её на руки, в чём он ей редко отказывал. Став старше, она неизменно бросалась к нему навстречу, когда он возвращался домой, обнимая его, и Люциус никогда не выражал недовольства таким её поведением. В отличие от младшего сына. Пока Николас был маленьким, различия между детьми Люциус не делал. Но чем старше становился сын, тем всё больше он требовал от него поведения, подобающего Малфою. Того же он требовал и от дочери, но всё-таки в меньшей степени. К пяти годам Николас настолько хорошо усвоил отцовские уроки поведения, что достаточно было тому лишь посмотреть в его сторону, и он начинал вести себя именно так, как требовал Люциус.
Видя, что из двух детей Люциус явно предпочитает дочь, я просто не могла не жалеть сына. Мужа я не упрекала — всё-таки сына он тоже любил. Однако как-то само собой получилось, что, ведя на людях себя именно так, как требовал отец, со мной Николас вёл себя непосредственно и открыто, делясь всеми печалями и радостями.
Вопреки моим опасениям, такое положение не сказалось на отношении детей ко второму родителю и друг к другу. Будучи любимицей отца, Оливия всё же не относилась ко мне пренебрежительно. Даже если какой-то её поступок или решение и вызывали одобрение Люциуса, стоило ей заметить, что я недовольна или сомневаюсь в его правильности, она отказывалась делать то, что огорчило бы меня. И между собой дети ладили превосходно, большую часть времени проводя вместе. И даже тогда, когда по решению Люциуса домашнее обучение детей стало немного различаться, так как мальчик и девочка должны были всё-таки научиться чисто мужским и чисто женским вещам, всё же дети предпочитали по возможности заниматься хоть и каждый своим делом, но в одной комнате.
Часто Астория отправлялась в гости к сестре или родителям, беря с собой Скорпиуса. Иногда она предлагала отправиться с ней и двойняшкам. Николас как правило отказывался, но Оливия с удовольствием соглашалась. Время, когда он оставался без Оливии и Скорпиуса, сын старался проводить вместе со мной.
В один из таких дней он, как обычно, пришёл в мою комнату и залез ко мне на колени. Люциус не одобрял такого поведения, и при отце Николас так себя не вёл. Я тоже понимала, что мальчику не пристало так себя вести, но понимала я также и то, что пройдёт ещё совсем немного времени — и он сам перестанет проявлять ласку, считая это недостойным мужчины. Поэтому сыну я замечаний не делала, дорожа тем временем, когда он садился ко мне на колени, обнимал меня за талию и прижимался щекой к моей груди. В это время я всегда вспоминала ту радость, которую испытала, когда впервые прижала его к своей груди после рождения.
После недолгого молчания Николас спросил:
— Мама, а кто такие грязнокровки?
Я напряглась, и, вероятно, почувствовав это, сын поднял голову и посмотрел на меня.
— Откуда ты узнал это слово? — спросила я.
Я никогда не разговаривала так резко, и, смутившись, сын ответил:
— Я услышал. Случайно. В саду. Папа так назвал тебя.
Глубоко вздохнув, я прижала его к себе. За несколько дней до этого мы с Люциусом были в саду, и я, не подумав, прикоснулась к локтю мужа, чтобы привлечь к себе его внимание. Он тут же напомнил мне, что не желает чувствовать прикосновение грязнокровки.
— Так оскорбительно называют магглорождённых волшебников те, кто насчитывает несколько поколений волшебников в своём роду и потому считают, что они лучше, поскольку у них чистая кровь, — сказала я.
— Папа тоже так считает?
— Раньше считал, — полуправдиво ответила я.
— Но если он раньше так считал, то почему он сейчас оскорбляет тебя?
После недолгого молчания я сказала:
— Знаешь, иногда люди обижают друг друга. Иногда причинённая боль очень сильна, и кажется, что единственное, что может её унять — это причинение не меньшей боли тому, кто тебя обидел.
И когда я сказала это сыну, мне вдруг стало ясно, что именно не давало мне покоя уже многие месяцы. Недолгое отсутствие Люциуса после того случая и поддержка Астории дали мне возможность собраться с силами, и я решила, что сделаю всё возможное и невозможное, чтобы мужу не удалось повторить подобное. Однако необходимости в этом не было: после возвращения Люциус вёл себя со мной по-прежнему уважительно, если мы находились на людях, и демонстрировал крайнее презрение, когда мы были наедине, но даже не пытался прикоснуться ко мне, и это донельзя меня устраивало.
Как бы я ни старалась, избавиться полностью от мыслей о произошедшем я не могла, хотя со временем воспоминания стали менее болезненными. Но иногда — иногда — словно против моей воли появлялись и другие мысли: при всём ужасе того, что произошло, было в этом что-то неправильное. Почему не змея? Почему не магия вообще? Ведь теперь он имел возможность даже убить меня — но не сделал этого. Я не снимала с себя ответственности за то, что сама спровоцировала Люциуса — но ведь такой поступок был унизителен не только для меня, но и для него тоже. И понять, что именно было неправильно, я смогла во время того разговора с сыном: Люциус не стремился наказать меня или показать своё превосходство — причиняя боль мне, он словно пытался избавиться от собственной боли.
— Ты обидела папу? — спросил между тем сын. Как всегда, он схватывал всё на лету.
— Невольно. Я не хотела его обижать. Просто так сложились обстоятельства.
— А почему ты не объяснила это папе?
— Я попыталась. Только папа мне не верит.
Несколько минут прошло в молчании, а потом Николас спросил:
— Мама, скажи, а папа поэтому меня не любит? Потому что у меня не чистая кровь? Хотя у Оливии тоже не чистая кровь, а её он любит…
Взяв сына за подбородок, я заставила его посмотреть на меня и сказала:
— Запомни, сынок. Как бы ни складывались у нас отношения с твоим отцом, я никогда, слышишь, никогда не сомневалась, что папа любит тебя и Оливию. И ты тоже не должен сомневаться в этом.
— Тогда почему он ведёт себя так? — вырвалось у Николаса, и я поняла, что это мучило его уже давно.
— Наверное, потому, что она девочка, а ты мальчик. И папа хочет, чтобы ты вырос сильным мужчиной, таким, каким, по его представлениям, должен быть мужчина из рода Малфоев. А может быть, потому, что не умеет показывать свою любовь тем, кого любит, — после небольшой паузы добавила я. — Но если он не показывает, это не значит, что он не любит. Хотя ты прав. Трудно понять, что кто-то любит тебя, особенно если тебе об этом не говорят.
— Мам, а ты любишь папу?
Вопрос был неожиданным, и всё же я ответила на него, не медля ни секунды:
— Люблю.
— А он тебя?
— Не знаю. Мне, как и тебе, он этого не показывает, — уклончиво ответила я.
Поняв, что продолжать разговор на эту тему я не хочу, Николас замолчал. А потом спросил то, что, по всей видимости, также давно его тревожило:
— Мама, а если я попаду не на Слизерин, папа разлюбит меня?
Сдержав улыбку, которую вызвал у меня этот вопрос, я спросила:
— А куда, ты думаешь, ты можешь попасть?
— Не знаю. На Гриффиндор, например.
— Для Гриффиндора ты слишком Малфой, — ответила я, прижимая его к себе. — Кроме того, в Хогвартсе помимо Слизерина и Гриффиндора есть ещё два факультета. Но я почему-то уверена, что ты попадёшь на Слизерин.
— И тогда ты не перестанешь любить меня? — вырвался у него ещё один вопрос. Я старалась оградить детей от правды о войне и роли их родителей в этой войне, но представление о вражде факультетов, хоть и ставшей менее острой со времени, когда в школе училась я, но всё же не исчезнувшей, Николас имел.
И в этот раз я не стала сдерживать улыбку:
— Конечно же, нет. Ты же мой сын. И став слизеринцем, ты им быть не перестанешь.
Разговор с сыном заставил меня задуматься о наших дальнейших отношениях с Люциусом. После тех лет, которые мы прожили в мире друг с другом, я с уверенностью могла сказать, что муж, хоть и не изменил своих взглядов на магглорождённых волшебников, всё же превыше всего на свете ставил семью. Нет, я не считала, что он полюбил меня. Слишком многое стояло между нами. Но ради семьи он готов был на всё и не раз доказывал это. И я сама не заметила, когда уважение и благодарность, которые я испытывала к нему, переросли в любовь.
Я сумела простить его. Поняв, что им двигало, я сумела его простить. Вернуть прежние отношения мы не смогли бы – это я понимала прекрасно. Однако мы всё ещё были связаны друг с другом, и у нас были дети — ради них нужно было навести мосты, пусть и хрупкие. Но сам Люциус, по всей видимости, делать этого не собирался: время шло, а он по-прежнему отказывался хотя бы выслушать меня, и всё чаще я ловила себя на мысли, что из-за этого моя обида на мужа становится больше похожа на ненависть. Чаша моего терпения переполнилась, когда однажды вечером Люциус поздно вернулся домой, когда я уже легла спать. Собираясь принять душ, он бросил свою одежду на кровать, и я почувствовала приторный запах чужих духов. Неожиданно для меня самой осознание, что Люциус был с другой женщиной, причинило боль. Я промолчала. Но на следующий день, когда я находилась в библиотеке, зашёл Люциус. Я поднялась ему навстречу:
— Нам нужно поговорить.
— Мне – не нужно, — бросил он, собираясь уходить.
— Хорошо, мне нужно с тобой поговорить, — настойчиво сказала я. Последние годы так я с ним не говорила. Как и подобало хорошей жене, на людях я всячески старалась подчеркнуть, что Люциус является главой семьи, в том числе и уважительным обращением к мужу. Со временем я стала так говорить не только в обществе, но и дома. Думаю, для Люциуса требовательность моего тона оказалась неожиданной, потому что он обернулся.
— У тебя две минуты, — произнёс он.
— Я хочу жить в комнатах в западном крыле, — ответила я. — Одна.
— Ты решила, что можешь поступать так же, как Нарцисса? Вынужден тебя огорчить: грязнокровка никогда не сможет вести себя как чистокровная волшебница, — сказал он, подходя ближе.
Оскорбление причинило боль, но только потому, что совсем недавно его услышал наш сын.
— Я не стремлюсь быть похожей на твою первую жену, — ответила я и слегка поморщилась, потому что в следующий миг Люциус крепко схватил меня сзади за волосы, заставляя смотреть на него и не давая не единой возможности отвести взгляд.
— И неужели ты думаешь, что я предоставлю тебе возможность мечтать о твоём бывшем женишке в одиночестве? — холодно спросил он. — Нет, милая, попробуй это делать, когда я буду рядом. А рядом со мной такой возможности у тебя не будет.
— Я перестала мечтать о Роне в ту секунду, когда узнала, что Лаванда беременна, — глядя ему в глаза, ответила я. — И если бы ты соизволил меня выслушать, ты бы понял это. Понял бы, что то, что произошло – это недоразумение. — Люциус с такой силой сжал пальцы, что от боли на глазах у меня выступили слёзы, но я продолжала, не имея права упустить, возможно, единственный шанс всё объяснить мужу: — Между мной и Роном ничего нет. Я не смогла бы так поступить.
— Я однажды тебе уже сказал, но ты, видимо, забыла, — усмехнулся он. — Поэтому я напомню тебе одну пословицу — пустая рука ястреба не привлечёт…
— Я не отрицаю, что на поцелуй Рона спровоцировали мои слова, — прервала я его. — Но он не поверил в то, что я сказала.
Люциус молчал, поэтому я продолжила:
— Я сказала, что если бы сейчас мне дали возможность выбрать человека, с которым я хотела бы прожить остаток своих дней, я выбрала бы тебя.
Тень, промелькнувшая в его глазах, была почти незаметна, но за столько лет я всё же сумела изучить мужа и успела увидеть её.
— Что ж, — с холодной усмешкой произнёс Люциус, отпуская меня, — ты, наконец-то, научилась отвечать так, как положено миссис Малфой.
И он сделал несколько шагов к выходу.
— Не делай вид, что для тебя это не имеет значения, — крикнула я ему вслед.
— Что должно иметь для меня значение? — спросил он, обернувшись.
— То, что я сказала. Ты же знаешь меня. Неужели ты думаешь, что я сказала бы что-то подобное своему другу, если бы не чувствовала этого на самом деле?
Он не ответил, но слегка прикрыл глаза. Увидев это, я подошла ближе.
— Каждый человек хочет, чтобы его любили такого, какой он есть в действительности, а не такого, каким он кажется. Я знаю, что я тебе безразлична, что до моих чувств тебе нет никакого дела, — стараясь поймать его взгляд, сказала я. — Но я знаю тебя настоящего. Знаю, на что ты способен ради тех, кого любишь, и знаю, насколько ты можешь быть жесток. И всё равно я люблю тебя.
Люциус по-прежнему молчал, и я осторожно положила ладони ему на грудь, а затем обняла его за шею. Приподнявшись на цыпочках, я начала легко целовать его, шепча:
— Я же не прошу тебя любить меня. Я просто прошу не сомневаться в том, что для меня ты единственный мужчина на земле.
Я сама не смогла бы объяснить, чего ждала. Когда Люциус ответил на мой поцелуй, мне показалось, что никогда ещё он не целовал меня так страстно. Однако в следующую минуту он расцепил мои руки, и, не взглянув на меня, вышел.
Я смотрела ему вслед, сдерживая слёзы и понимая, что я проиграла. Открыла своё сердце мужу — и проиграла.
читать дальшеВозможно, на отношении Люциуса к дочери сказалось то, что Николас был уже вторым его сыном, в то время как Оливия — первой и единственной дочерью. Ещё когда дети только научились ползать, а затем ходить, именно дочь чаще всего оказывалась возле него, требуя взять её на руки, в чём он ей редко отказывал. Став старше, она неизменно бросалась к нему навстречу, когда он возвращался домой, обнимая его, и Люциус никогда не выражал недовольства таким её поведением. В отличие от младшего сына. Пока Николас был маленьким, различия между детьми Люциус не делал. Но чем старше становился сын, тем всё больше он требовал от него поведения, подобающего Малфою. Того же он требовал и от дочери, но всё-таки в меньшей степени. К пяти годам Николас настолько хорошо усвоил отцовские уроки поведения, что достаточно было тому лишь посмотреть в его сторону, и он начинал вести себя именно так, как требовал Люциус.
Видя, что из двух детей Люциус явно предпочитает дочь, я просто не могла не жалеть сына. Мужа я не упрекала — всё-таки сына он тоже любил. Однако как-то само собой получилось, что, ведя на людях себя именно так, как требовал отец, со мной Николас вёл себя непосредственно и открыто, делясь всеми печалями и радостями.
Вопреки моим опасениям, такое положение не сказалось на отношении детей ко второму родителю и друг к другу. Будучи любимицей отца, Оливия всё же не относилась ко мне пренебрежительно. Даже если какой-то её поступок или решение и вызывали одобрение Люциуса, стоило ей заметить, что я недовольна или сомневаюсь в его правильности, она отказывалась делать то, что огорчило бы меня. И между собой дети ладили превосходно, большую часть времени проводя вместе. И даже тогда, когда по решению Люциуса домашнее обучение детей стало немного различаться, так как мальчик и девочка должны были всё-таки научиться чисто мужским и чисто женским вещам, всё же дети предпочитали по возможности заниматься хоть и каждый своим делом, но в одной комнате.
Часто Астория отправлялась в гости к сестре или родителям, беря с собой Скорпиуса. Иногда она предлагала отправиться с ней и двойняшкам. Николас как правило отказывался, но Оливия с удовольствием соглашалась. Время, когда он оставался без Оливии и Скорпиуса, сын старался проводить вместе со мной.
В один из таких дней он, как обычно, пришёл в мою комнату и залез ко мне на колени. Люциус не одобрял такого поведения, и при отце Николас так себя не вёл. Я тоже понимала, что мальчику не пристало так себя вести, но понимала я также и то, что пройдёт ещё совсем немного времени — и он сам перестанет проявлять ласку, считая это недостойным мужчины. Поэтому сыну я замечаний не делала, дорожа тем временем, когда он садился ко мне на колени, обнимал меня за талию и прижимался щекой к моей груди. В это время я всегда вспоминала ту радость, которую испытала, когда впервые прижала его к своей груди после рождения.
После недолгого молчания Николас спросил:
— Мама, а кто такие грязнокровки?
Я напряглась, и, вероятно, почувствовав это, сын поднял голову и посмотрел на меня.
— Откуда ты узнал это слово? — спросила я.
Я никогда не разговаривала так резко, и, смутившись, сын ответил:
— Я услышал. Случайно. В саду. Папа так назвал тебя.
Глубоко вздохнув, я прижала его к себе. За несколько дней до этого мы с Люциусом были в саду, и я, не подумав, прикоснулась к локтю мужа, чтобы привлечь к себе его внимание. Он тут же напомнил мне, что не желает чувствовать прикосновение грязнокровки.
— Так оскорбительно называют магглорождённых волшебников те, кто насчитывает несколько поколений волшебников в своём роду и потому считают, что они лучше, поскольку у них чистая кровь, — сказала я.
— Папа тоже так считает?
— Раньше считал, — полуправдиво ответила я.
— Но если он раньше так считал, то почему он сейчас оскорбляет тебя?
После недолгого молчания я сказала:
— Знаешь, иногда люди обижают друг друга. Иногда причинённая боль очень сильна, и кажется, что единственное, что может её унять — это причинение не меньшей боли тому, кто тебя обидел.
И когда я сказала это сыну, мне вдруг стало ясно, что именно не давало мне покоя уже многие месяцы. Недолгое отсутствие Люциуса после того случая и поддержка Астории дали мне возможность собраться с силами, и я решила, что сделаю всё возможное и невозможное, чтобы мужу не удалось повторить подобное. Однако необходимости в этом не было: после возвращения Люциус вёл себя со мной по-прежнему уважительно, если мы находились на людях, и демонстрировал крайнее презрение, когда мы были наедине, но даже не пытался прикоснуться ко мне, и это донельзя меня устраивало.
Как бы я ни старалась, избавиться полностью от мыслей о произошедшем я не могла, хотя со временем воспоминания стали менее болезненными. Но иногда — иногда — словно против моей воли появлялись и другие мысли: при всём ужасе того, что произошло, было в этом что-то неправильное. Почему не змея? Почему не магия вообще? Ведь теперь он имел возможность даже убить меня — но не сделал этого. Я не снимала с себя ответственности за то, что сама спровоцировала Люциуса — но ведь такой поступок был унизителен не только для меня, но и для него тоже. И понять, что именно было неправильно, я смогла во время того разговора с сыном: Люциус не стремился наказать меня или показать своё превосходство — причиняя боль мне, он словно пытался избавиться от собственной боли.
— Ты обидела папу? — спросил между тем сын. Как всегда, он схватывал всё на лету.
— Невольно. Я не хотела его обижать. Просто так сложились обстоятельства.
— А почему ты не объяснила это папе?
— Я попыталась. Только папа мне не верит.
Несколько минут прошло в молчании, а потом Николас спросил:
— Мама, скажи, а папа поэтому меня не любит? Потому что у меня не чистая кровь? Хотя у Оливии тоже не чистая кровь, а её он любит…
Взяв сына за подбородок, я заставила его посмотреть на меня и сказала:
— Запомни, сынок. Как бы ни складывались у нас отношения с твоим отцом, я никогда, слышишь, никогда не сомневалась, что папа любит тебя и Оливию. И ты тоже не должен сомневаться в этом.
— Тогда почему он ведёт себя так? — вырвалось у Николаса, и я поняла, что это мучило его уже давно.
— Наверное, потому, что она девочка, а ты мальчик. И папа хочет, чтобы ты вырос сильным мужчиной, таким, каким, по его представлениям, должен быть мужчина из рода Малфоев. А может быть, потому, что не умеет показывать свою любовь тем, кого любит, — после небольшой паузы добавила я. — Но если он не показывает, это не значит, что он не любит. Хотя ты прав. Трудно понять, что кто-то любит тебя, особенно если тебе об этом не говорят.
— Мам, а ты любишь папу?
Вопрос был неожиданным, и всё же я ответила на него, не медля ни секунды:
— Люблю.
— А он тебя?
— Не знаю. Мне, как и тебе, он этого не показывает, — уклончиво ответила я.
Поняв, что продолжать разговор на эту тему я не хочу, Николас замолчал. А потом спросил то, что, по всей видимости, также давно его тревожило:
— Мама, а если я попаду не на Слизерин, папа разлюбит меня?
Сдержав улыбку, которую вызвал у меня этот вопрос, я спросила:
— А куда, ты думаешь, ты можешь попасть?
— Не знаю. На Гриффиндор, например.
— Для Гриффиндора ты слишком Малфой, — ответила я, прижимая его к себе. — Кроме того, в Хогвартсе помимо Слизерина и Гриффиндора есть ещё два факультета. Но я почему-то уверена, что ты попадёшь на Слизерин.
— И тогда ты не перестанешь любить меня? — вырвался у него ещё один вопрос. Я старалась оградить детей от правды о войне и роли их родителей в этой войне, но представление о вражде факультетов, хоть и ставшей менее острой со времени, когда в школе училась я, но всё же не исчезнувшей, Николас имел.
И в этот раз я не стала сдерживать улыбку:
— Конечно же, нет. Ты же мой сын. И став слизеринцем, ты им быть не перестанешь.
* * *
Разговор с сыном заставил меня задуматься о наших дальнейших отношениях с Люциусом. После тех лет, которые мы прожили в мире друг с другом, я с уверенностью могла сказать, что муж, хоть и не изменил своих взглядов на магглорождённых волшебников, всё же превыше всего на свете ставил семью. Нет, я не считала, что он полюбил меня. Слишком многое стояло между нами. Но ради семьи он готов был на всё и не раз доказывал это. И я сама не заметила, когда уважение и благодарность, которые я испытывала к нему, переросли в любовь.
Я сумела простить его. Поняв, что им двигало, я сумела его простить. Вернуть прежние отношения мы не смогли бы – это я понимала прекрасно. Однако мы всё ещё были связаны друг с другом, и у нас были дети — ради них нужно было навести мосты, пусть и хрупкие. Но сам Люциус, по всей видимости, делать этого не собирался: время шло, а он по-прежнему отказывался хотя бы выслушать меня, и всё чаще я ловила себя на мысли, что из-за этого моя обида на мужа становится больше похожа на ненависть. Чаша моего терпения переполнилась, когда однажды вечером Люциус поздно вернулся домой, когда я уже легла спать. Собираясь принять душ, он бросил свою одежду на кровать, и я почувствовала приторный запах чужих духов. Неожиданно для меня самой осознание, что Люциус был с другой женщиной, причинило боль. Я промолчала. Но на следующий день, когда я находилась в библиотеке, зашёл Люциус. Я поднялась ему навстречу:
— Нам нужно поговорить.
— Мне – не нужно, — бросил он, собираясь уходить.
— Хорошо, мне нужно с тобой поговорить, — настойчиво сказала я. Последние годы так я с ним не говорила. Как и подобало хорошей жене, на людях я всячески старалась подчеркнуть, что Люциус является главой семьи, в том числе и уважительным обращением к мужу. Со временем я стала так говорить не только в обществе, но и дома. Думаю, для Люциуса требовательность моего тона оказалась неожиданной, потому что он обернулся.
— У тебя две минуты, — произнёс он.
— Я хочу жить в комнатах в западном крыле, — ответила я. — Одна.
— Ты решила, что можешь поступать так же, как Нарцисса? Вынужден тебя огорчить: грязнокровка никогда не сможет вести себя как чистокровная волшебница, — сказал он, подходя ближе.
Оскорбление причинило боль, но только потому, что совсем недавно его услышал наш сын.
— Я не стремлюсь быть похожей на твою первую жену, — ответила я и слегка поморщилась, потому что в следующий миг Люциус крепко схватил меня сзади за волосы, заставляя смотреть на него и не давая не единой возможности отвести взгляд.
— И неужели ты думаешь, что я предоставлю тебе возможность мечтать о твоём бывшем женишке в одиночестве? — холодно спросил он. — Нет, милая, попробуй это делать, когда я буду рядом. А рядом со мной такой возможности у тебя не будет.
— Я перестала мечтать о Роне в ту секунду, когда узнала, что Лаванда беременна, — глядя ему в глаза, ответила я. — И если бы ты соизволил меня выслушать, ты бы понял это. Понял бы, что то, что произошло – это недоразумение. — Люциус с такой силой сжал пальцы, что от боли на глазах у меня выступили слёзы, но я продолжала, не имея права упустить, возможно, единственный шанс всё объяснить мужу: — Между мной и Роном ничего нет. Я не смогла бы так поступить.
— Я однажды тебе уже сказал, но ты, видимо, забыла, — усмехнулся он. — Поэтому я напомню тебе одну пословицу — пустая рука ястреба не привлечёт…
— Я не отрицаю, что на поцелуй Рона спровоцировали мои слова, — прервала я его. — Но он не поверил в то, что я сказала.
Люциус молчал, поэтому я продолжила:
— Я сказала, что если бы сейчас мне дали возможность выбрать человека, с которым я хотела бы прожить остаток своих дней, я выбрала бы тебя.
Тень, промелькнувшая в его глазах, была почти незаметна, но за столько лет я всё же сумела изучить мужа и успела увидеть её.
— Что ж, — с холодной усмешкой произнёс Люциус, отпуская меня, — ты, наконец-то, научилась отвечать так, как положено миссис Малфой.
И он сделал несколько шагов к выходу.
— Не делай вид, что для тебя это не имеет значения, — крикнула я ему вслед.
— Что должно иметь для меня значение? — спросил он, обернувшись.
— То, что я сказала. Ты же знаешь меня. Неужели ты думаешь, что я сказала бы что-то подобное своему другу, если бы не чувствовала этого на самом деле?
Он не ответил, но слегка прикрыл глаза. Увидев это, я подошла ближе.
— Каждый человек хочет, чтобы его любили такого, какой он есть в действительности, а не такого, каким он кажется. Я знаю, что я тебе безразлична, что до моих чувств тебе нет никакого дела, — стараясь поймать его взгляд, сказала я. — Но я знаю тебя настоящего. Знаю, на что ты способен ради тех, кого любишь, и знаю, насколько ты можешь быть жесток. И всё равно я люблю тебя.
Люциус по-прежнему молчал, и я осторожно положила ладони ему на грудь, а затем обняла его за шею. Приподнявшись на цыпочках, я начала легко целовать его, шепча:
— Я же не прошу тебя любить меня. Я просто прошу не сомневаться в том, что для меня ты единственный мужчина на земле.
Я сама не смогла бы объяснить, чего ждала. Когда Люциус ответил на мой поцелуй, мне показалось, что никогда ещё он не целовал меня так страстно. Однако в следующую минуту он расцепил мои руки, и, не взглянув на меня, вышел.
Я смотрела ему вслед, сдерживая слёзы и понимая, что я проиграла. Открыла своё сердце мужу — и проиграла.
@темы: фанфики по Гарри Поттеру, макси, Постхогвартс, ГГ/ЛМ, R