Глава тридцать третья
Наверное, слова Люциуса должны были дать мне уверенность, что дальше в нашей жизни всё будет хорошо. Но слишком многое из того, что было в прошлом, стояло между нами. Нам нужно было научиться доверять друг другу. Доверять всегда. Мы оба это понимали.
читать дальшеМы решили не сообщать о втором появлении рун ни в Отдел тайн, ни министру. Самолюбие и гордость Люциуса наверняка пострадали бы, если бы пришлось рассказывать, после чего появились руны. А я… Я согласилась с его решением. Почему? Я не настолько наивна, чтобы считать, что про прошлое моего мужа все забыли. Поэтому допускаю мысль, что рано или поздно появятся те, кто захочет, чтобы люди вспомнили, что он был сторонником Волдеморта. А, возможно, и нового расследования его прежних дел. Но я знаю и то, что пока в министерстве будут считать, что цель, ради которой был заключён наш брак, не достигнута, министерство этого не допустит. Эгоистично? Да. Но я защищаю свою семью. Своё счастье. Слишком долго я шла к нему и слишком многое ради него вытерпела.
Правда, мы предполагали, что о втором появлении рун в Отделе тайн известно, потому что наши кулоны после обряда мистер Коннор забрал. Если бы Кингсли или мистер Коннор спросили нас об этом, мы не стали бы лгать. Но пока этого не произошло.
Первый шаг к взаимному доверию между нами сделал Люциус.
После появления рун прошло около двух недель. И однажды вечером, лёжа в кровати, я вдруг застыла от неожиданности. Я увидела, как прямо надо мной, под куполом балдахина, начала разыгрываться сценка о подвиге Георгия Победоносца. Это был тот самый гобелен, который я подарила Люциусу на первое рождество после заключения нашего брака. Если помните, мне тогда было очень стыдно, и я надеялась, что Люциус пренебрежительно отнесётся к нему. Не поверите, но я вздохнула с облегчением, когда увидела, что Люциус повесил его в коридорчике между моей и его спальнями, там, где его никто не смог бы увидеть, а значит, самолюбие Люциуса задето бы не было. Я не знала, что почувствовал муж, увидев сценку. Он никогда мне об этом не говорил. Но гобелен невозможно было снять — Джордж обещал мне это! Поэтому вполне естественно, что первое, что пришло мне в голову, был вопрос:
— Как?!
— Что — как? — усмехнулся Люциус. — Как гобелен оказался здесь?
— Да, — смутившись, ответила я.
— Брат твоего друга подсказал. Ведь это он придумал его?
Смутившись ещё больше, я кивнула и уткнулась ему в плечо.
Через некоторое время я спросила:
— Зачем ты перевесил его сюда?
— Чтобы он напоминал тебе, что не всегда я поступаю бесчестно и не всегда ты поступаешь благородно, — насмешливо ответил Люциус.
— Ты понял, что подарок с подвохом? — изумилась я. — Когда?
— Милая, я тебе уже говорил, что у вас, гриффиндорцев, всё на лице написано. Когда ты увидела мой подарок, ты сразу стала такой виноватой. Только я понять не могу — неужели ты в самом деле надеялась сильно задеть меня?
— Я не надеялась тебя задеть, — ответила я. — Я надеялась, что ты не захочешь, чтобы я когда-нибудь ещё делала тебе подарки.
— Оригинальная причина, — заметил Люциус.
— Но ты-то тоже сделал мне подарок, чтобы что-то получить от меня взамен, — попыталась я отыграться. За свой подарок Люциус потребовал, чтобы Драко не бывал в доме моих родителей, но я уже тогда поняла, что это решение было спонтанным, принятым под влиянием обстоятельств. Не это планировал Люциус, возвращая мне палочку. — Вот и скажи, что именно?
— Любопытство с годами у тебя не исчезло. По-прежнему хочешь всё знать?
Став совершенно серьёзной, я ответила:
— Нет. Я не хочу знать. Я хочу понимать тебя. И если для этого мне нужно что-то знать — тогда да, я хочу знать. — И вновь перейдя на шутливый тон, добавила: — Так что ты надеялся получить взамен?
— Ну, ты же умница. Догадайся сама, — ответил Люциус.
Это единственный способ узнать что-то у Люциуса — задать ему вопрос, и он, если сочтёт нужным, ответит на него. Сам он рассказывать о себе никогда ничего не будет — это я уже поняла. Хотя тогда у меня было только одно предположение.
— Ты хотел, чтобы я первой заговорила о брачной ночи? — спросила я. Он молчал, глядя на меня, и я добавила: — Что скажешь?
— Скажу, — ответил Люциус, целуя меня, — что ты в самом деле знаешь меня.
Слово «настоящего» не было произнесено, но оно словно прозвучало в тишине.
С того вечера мы потихоньку стали разговаривать о прошлом. Но не обо всём. Например, мы не разговаривали о том ожерелье, которое Люциус подарил мне в честь рождения детей; родовая печать и поцелуй Рона тоже были под негласным запретом. Не касались мы и того периода жизни, когда Люциус был пожирателем. Хотя однажды всё-таки получилось так, что я осторожно спросила его о последнем годе войны и о том, не жалеет ли он, что Волдеморт тогда относился к нему как к ничтожеству.
— Я и моя семья выжили благодаря этому — можно ли об этом жалеть? — пожал он плечами.
После его слов мне вспомнился тот разговор, когда Люциус сказал, что уже давно знал, что Волдеморт будет стремиться к единоличной власти. Этот случай дал мне пищу для размышлений на несколько недель. И чем больше я думала, тем к более невероятным выводам приходила. Получалось, что все годы, которые мой муж служил Волдеморту, он притворялся. Притворялся верным слугой. Нет, конечно же, я и раньше, ещё из рассказов Гарри, знала, что Люциус не был так предан Волдеморту, как показывал. Но после этих двух нечаянных фраз для меня всё стало выглядеть в другом свете. Не буду рассказывать вам о моих рассуждениях, но получалось, что всё, что произошло с Люциусом — произошло по его плану. В том числе и унижение, которому его подвергал Волдеморт в последний год войны. Смогу ли я узнать, насколько я права? Не знаю.
Время шло, и всё чаще мной овладевал страх, что может произойти то же, что и в первую беременность. Сначала я пыталась справиться с ним сама, но в конце концов не выдержала.
— Обещай, что никуда не уедешь, — сказала я однажды Люциусу, когда мы гуляли по парку.
— Что с тобой? — Он остановился. — Что-то случилось?
— Обещай, что никуда не уедешь. По крайней мере, пока малыш не родится. — И на его безмолвный вопрос ответила: — Когда ты уехал тогда в Ирландию, мне было очень плохо. Боюсь, если ты уедешь куда-нибудь, я снова буду плохо себя чувствовать.
Люциус криво усмехнулся и притянул меня к себе. После долгого молчания он наклонил голову и коснулся губами моих волос:
— Не будешь. Обещаю.
До вечера я всё проигрывала в памяти этот разговор, пытаясь понять, что необычного было в поведении мужа. Когда я едва не умерла, а вместе со мной и дети, было вполне естественно, что Люциус забыл о своих предубеждениях против меня и поставил жизнь детей превыше всего. И то, что он последовал совету целителя, объяснившего, что магия нашего брака требовала, чтобы отец находился рядом с детьми, тоже было естественно. Но Люциус не пообещал, что не уедет — он пообещал, что мне не будет плохо. Вот это-то меня и насторожило.
— Ведь мне было плохо не потому, что ты был далеко от нас? — спросила я вечером.
Люциус не ответил и только вопросительно посмотрел на меня.
— Ты пообещал, что мне не будет плохо, а не то, что не уедешь, — пояснила я. — Значит, тогда я попала в больницу не потому, что ты уехал?
Люциус молчал, и это было необычно. Усмехнись он, скажи что-то язвительное – это было бы в порядке вещей. Но он молчал.
— Люциус, — настойчиво позвала я. — Пожалуйста, объясни мне.
Я положила голову ему на грудь. После появления рун я полюбила класть голову ему не на плечо, а на грудь. Так я слышала стук его сердца. Вновь не дождавшись ответа, я поняла, что сам Люциус ничего не расскажет. Наконец, перебрав в голове несколько предположений, я спросила:
— Целитель Макдафф однажды сказал, что малышей защищает родительская магия. Тогда я решила, что речь идёт о моей магии. Но вот сейчас вспоминаю, что слово «родительский» в старину применялось больше по отношению к отцу. Это именно та магия, о которой ты рассказывал? Что мужчина отдаёт взамен девственности частичку своей магии?
— Да, — ответил Люциус.
— Значит, когда мне стало плохо, она не защищала нас? – Люциус слегка напрягся, и, почувствовав это, я спросила: — Почему? — Я сжала его руку, чтобы он понял, насколько мне важно понять это.
— Целитель сказал, что я подсознательно старался забрать эту магию, — после долгого молчания ответил он. — Не хотел, чтобы дети появились на свет.
— Не хотел, чтобы твои дети были полукровками? — осторожно спросила я.
— Нет, — со смешком ответил он. — С этим я давно смирился. В конце концов, это было обязательное условие нашего брака.
— Тогда почему?
— Потому что считал, что они не мои.
Ничто не поразило меня так, как эти его слова, и я с ужасом посмотрела на него. Я и дети едва не погибли из-за банальной ревности?! Резкие слова уже готовы были сорваться с моих губ, но, взглянув на мужа, я успела их остановить. Лицо Люциуса было бесстрастно, но по его взгляду я поняла, что он не раз уже за это казнил себя сам. Едва не стать виновником смерти собственных детей — для него и вправду это было худшим на свете. Упрекнуть его сейчас было всё равно, что добить поверженного врага — я поняла это. Поэтому я снова положила голову ему на грудь и тут же почувствовала, как муж обнял меня.
— Не вини себя, — после долгого молчания, во время которого я старалась найти самые правильные слова, сказала я. — Я вот тут подумала: когда ты понял, что ошибся, может быть, твоя магия сработала по обратному принципу? То есть защищала настолько хорошо, что именно поэтому целитель Макдафф не смог видеть малышей и не смог узнать, что их будет двое?
— Скорее всего, — кивнул Люциус.
— И всё-таки — почему ты решил, что я тебе изменила? — тут же атаковала я его. — Ты же сам сказал, что у меня, кроме тебя, никого быть не может. Тогда кого ты приписал мне в любовники? — постаравшись, чтобы мой тон был шутливым, спросила я.
— Драко, — ответил Люциус, и когда я изумлённо посмотрела на него, продолжил: — Согласись, ваше поведение давало мне повод так думать.
— Согласна, — даже не раздумывая, ответила я. — И ты ревновал?
— Не так, как ты думаешь, — усмехнулся он.
— Никто не смеет прикасаться к тому, что принадлежит мне, — процитировала я его. — Тогда твоя ревность иной быть не могла.
Я посмотрела на него, и когда он насмешливо улыбнулся, подтверждая мою догадку, вернулась к вопросу, на который он так и не ответил:
— Так почему ты сказал, что я не смогла бы завести любовника? И почему ты всё равно решил, что Драко стал им?
— Сказал, потому что мы в самом деле не могли завести кого-то на стороне — магия брака не позволила бы этого. Но я почему-то был уверен, что на того, в чьих жилах течёт моя кровь, это правило не распространяется.
В моей голове промелькнуло язвительное замечание, что Люциус слишком много значения придаёт крови, но вслух я его, конечно же, не сказала.
— Только я понять не могу, — посмотрела я на него, — ну ладно я — меня ты ненавидел. Но как ты мог решить, что Драко закрутит со мной роман? Ведь он твой сын!
Люциус усмехнулся:
— Милая, именно потому, что он мой сын… Кто запретит Малфою сделать своей женщину, которая ему понравилась? Тем более, что вы стали так близки. Он впервые начал так открыто общаться с кем-то после того, как разочаровался во мне. — Тон Люциуса не изменился, но раньше он ни за что не признался бы мне, что Драко разочаровался в нём. Понять, что это причиняло ему боль, было не сложно.
— Он не перестал любить тебя, — ответила я немного невпопад. — Ну, хорошо, ты ревновал. Но дети? Как ты мог решить, что они не твои?
— Знаешь, трудно сделать другой вывод, если слышишь, как твой сын обсуждает с твоей женой её беременность и при этом говорит, что хочет девочку, — криво усмехнулся Люциус.
На секунду я растерялась — Драко так часто говорил мне, что хочет сестрёнку, что мне казалось, это не было тайной ни для кого. Но в памяти всплыл разговор в больничном крыле после взрыва и фраза Драко: «Я хочу девочку, Грейнджер». Люциуса там не было, но он удивительно быстро появился после неё.
— Ты подслушивал! — возмутилась я и легко шлёпнула его по руке, но второй раз не успела — Люциус перехватил мою руку и поднёс её к губам.
— Подслушивал, — согласился он, поочерёдно прикусывая мои пальцы. Я знала, чего он добивается — чтобы я переключила внимание на его ласки. Разумеется, раскаянья из-за того, что подслушивал, он не испытывал. Я сжала руку в кулак и спросила:
— И когда ты понял, что ошибся?
— Окончательно — когда ты сказала, что Драко в детстве хотел сестрёнку. Было немного неожиданно услышать, что то, как он носился с тобой, было вызвано всего лишь желанием получить то, чего очень хотелось в детстве.
— Я видела, что на тебя эти слова как-то подействовали, — осторожно сказала я. — Но я посчитала, что ты вспомнил… — я запнулась и опустила глаза, не зная, как продолжить, чтобы не причинить мужу лишний раз боль. Люциус молчал, и я несмело взглянула на него. Он смотрел на меня и терпеливо ждал моих слов. — Я решила тогда, что вы с Нарциссой ждали ещё одного ребёнка, девочку, но она не родилась, и ты вспомнил тогда об этом.
Смутившись, я снова прижалась к его груди, и Люциус тут же обнял меня.
— Нарцисса не хотела второго ребёнка, — после долгого молчания сказал он.
Я была изумлена, услышав эти слова:
— Но ведь она любила тебя! — посмотрев на него, сказала я. То, что Нарцисса любила мужа, для меня было неоспоримо. По тому, как она вела себя во время суда над Люциусом, и из рассказов Драко я знала это.
— Любила, — согласился Люциус. — Но ребёнка не хотела.
Я закусила губу, вспомнив, как сама крикнула ему, что не захотела бы от него ещё хоть одного ребёнка. Я спешно соображала, о чём, менее болезненном, можно разговаривать ещё.
— Ты знаешь пословицу? Тот, кто подслушивает…
— … добра о себе не услышит? — усмехнулся Люциус. — К чему это ты?
— К тому, что если бы ты не слышал тот разговор с Драко, не сделал бы неправильные выводы. И я подозреваю, что это не был единственный случай, — сказала я.
— Не единственный, — ответил Люциус. — Но если бы я не подслушивал, как ты выразилась, возможно, я не узнал бы кое-что очень важное.
Я вопросительно посмотрела на него и по его взгляду поняла, что рассказывать он мне ничего не будет. Мне нужно было угадать самой, какой ещё мой разговор он слышал. Впрочем, у меня было единственное предположение.
— Ты слышал тот наш разговор с Драко ночью, перед тем, как рассказал, что Мелисса волшебница. — Я не спрашивала, я утверждала и по улыбке мужа поняла, что я права. — Что тебя в нём поразило? Настолько, что ты всё изменил в наших отношениях?
— Ты сказала, что, хоть и боишься меня, со мной не боишься остального мира, — ответил Люциус, и это было удивительно, потому что обычно так откровенно он не говорил, а всего лишь подтверждал мои догадки. — А ещё — что для меня важнее всего семья. — Люциус ненадолго замолчал, а затем продолжил: — После войны в это перестала верить даже Нарцисса. Мог ли я предположить, что это сумеешь понять ты? И в особенности после всего, что было между нами?
Это была долгая ночь. Самая долгая ночь в моей жизни. Самая лучшая ночь в моей жизни. Никогда – ни до этой ночи, ни после неё — Люциус не был так откровенен со мной. В его объятиях было так уютно, и мы всё разговаривали и разговаривали, пока, наконец, Люциус не напомнил, что скоро рассветёт, а мне нужно заботиться не только о себе.
Я часто думаю и всё не могу решить: чего было больше в велении магии, соединившем нас с Люциусом, — цинизма или мудрости? Сейчас я со смехом вспоминаю то моё состояние, когда я ждала знака после того, как Люциус рассказал о магии Мелиссы. Как же я была наивна тогда! По сути, магии было всё равно, узнает ли кто-нибудь о том, что моя сестра — волшебница, или нет. Единственной целью магии являлось самосохранение, и потому и я, и Люциус, и все те люди, которые после войны увидели руны — все мы были пешками в чужой игре. И это я поняла сразу же после второго появления рун. Конечно, хотелось бы думать, что с окончанием войны исчезли и её причины. Но история магического мира, впрочем, как и история человечества вообще, доказывает, что всё повторяется. Видоизменяется, но повторяется. После победы прошло почти двадцать лет, но разговоры о превосходстве чистокровных волшебников хоть и стали тише, но не прекратились. А значит, пройдёт время, и появится тот, кто начнёт говорить об этом громко. И он обязательно найдёт сторонников — в этом можно не сомневаться. И одними из первых ими станут Малфои — в этом тоже можно не сомневаться. Почему? Чтобы понять это, нужно знать историю их рода.
За тысячу лет Малфои сумели стать самой богатой и влиятельной семьёй в магической Британии. Источником их богатства служили услуги очень специфичного характера. Но даже не это главное. Что бы ни происходило в мире, кто бы ни сидел на троне — Малфои всегда находились рядом с властью, а зачастую и были этой самой властью — разумеется, в тени. Иногда мне кажется, что их стремление к власти передаётся по наследству вместе с кровью. Как бы ни изменился Драко, с годами в нём всё больше проявляются качества отца. И даже не отца, а Малфоев, и в первую очередь — это стремление к власти. И это же стремление порой я замечаю и в Скорпиусе, и в Николасе, и даже в Оливии. И почему-то сомневаюсь, что оно исчезнет у Малфоев и через тысячу лет. А значит, ради власти они пойдут на всё. В том числе, и на то, чтобы поддержать магглоненавистников. И с их финансовой поддержкой тот, кто объявит новый поход против магглов и магглорождённых, может достичь успеха. Из всех будущих игр между сторонниками и противниками теории чистой крови Малфои должны были быть выведены — и это было сделано. Вот для чего был нужен наш брак. После того, что сделал Люциус, ни один Малфой не поддержит человека, который будет проповедовать уничтожение магглорождённых.
До сих пор воспоминание об этом поступке моего мужа вызывает у меня улыбку, нежность и восхищение. Я уже сказала, что любое вмешательство в магию гобеленов необратимо — а это значит, что надпись «Магглорождённая» с гобелена с родословной Малфоев, которые всегда скрывали даже то, что в их роду были полукровки, исчезнет только вместе с самим гобеленом. А ещё я думаю: знал ли Люциус, что я всё-таки постаралась узнать, почему изменилась подпись под моим портретом в первый раз? Да, муж в самом деле знал, что происходит в семье, но о том, какие книги я читаю… В общем, чем больше я думаю, тем больше убеждаюсь: он не мог быть уверен, что я смогу понять, что надпись появилась не из-за магии нашего брака, как в первый раз. А значит… значит, его поступок мог оказаться бессмысленным. Нет, руны бы появились. Но если бы я не поняла, что надпись сделана мужем — Люциус ничего бы не выиграл от этого. Как и я. И всю нашу оставшуюся жизнь мы оба были бы несчастны рядом друг с другом.
И всё же, несмотря на всю циничность по отношению ко мне и Люциусу, я не могу не признать, что, добившись от Люциуса отказа от тех взглядов, которые составляли смысл его жизни, магия постаралась дать ему то единственное, что могло бы быть равноценной им заменой: семью. Детей, которые не только почитали, но и любили бы его, и жену, которая принимала бы его таким, какой он есть, со всеми его достоинствами и со всеми недостатками.
А ещё я часто думаю о том, что наш путь на самом деле не закончен. Точнее, не закончен мой путь. Отказавшись от того, что было ему дорого, от того, что составляло смысл его жизни, Люциус никогда не должен усомниться в том, что поступил правильно – я не должна допустить этого, ведь отказался он ради меня.
Я счастлива. С той ночи, когда появились руны, я каждое утро просыпаюсь от того, что чувствую руку мужа на своём животе. Увидев, что я проснулась, он легко прикусывает мочку моего уха, затем целует меня в шею, затем в плечо, и после этого я говорю, что люблю его. И только услышав в ответ его «Я знаю», я открываю глаза.
Он по-прежнему не называет меня по имени. Я рассказывала, что за всё время нашего брака он ни разу не назвал меня Гермионой? Он всё так же называет меня «дорогая» или «милая». Но теперь его тон изменился. Слыша его «дорогая», я чувствую, что в самом деле дорога ему.
Скоро родится наш третий ребёнок. А может быть, это снова будет двойня. Магия Люциуса снова защищает меня настолько хорошо, что целитель Макдафф снова не может увидеть малыша. До сих пор не понимаю, каким образом Люциусу удалось уговорить его наблюдать меня, ведь целители Святого Мунго не наблюдают беременность — это не их специфика. Тот раз, когда я попала в больницу, был связан с магическим истощением, поэтому тогда это было естественно. Сейчас же с этим мог справиться обычный колдомедик, и семейного врача было бы вполне достаточно. Но… у Малфоев должно быть всё самое лучшее. Макдафф и в самом деле выдающийся целитель, а я, хоть и сохранила девичью фамилию, всё же стала Малфой.
Чем больше времени проходит, тем меньше остаётся между нами тайн. Возможно, со временем я узнаю о муже всё. Возможно, когда-нибудь он расскажет мне, что произошло между ним и Нарциссой. Возможно, Люциус поделится со мной воспоминаниями и о профессоре Снейпе, а я расскажу об этом Гарри — для моего друга очень важно знать, каким он был, и сделать всё, чтобы люди не забыли, что победу мы одержали и благодаря нашему бывшему преподавателю. Если учесть, что большинство моих догадок Люциус только подтверждает, думаю, со временем он научится доверять мне совершенно.
Но даже если этого не случится — я знаю, что никогда ни о чём не пожалею. Потому что любима человеком, которого люблю. Потому что при всех его недостатках у него есть одно неоспоримое достоинство — он умеет любить. И сделает всё, чтобы женщина, которую он любит, была счастлива — я знаю это.
Я знаю.
читать дальшеМы решили не сообщать о втором появлении рун ни в Отдел тайн, ни министру. Самолюбие и гордость Люциуса наверняка пострадали бы, если бы пришлось рассказывать, после чего появились руны. А я… Я согласилась с его решением. Почему? Я не настолько наивна, чтобы считать, что про прошлое моего мужа все забыли. Поэтому допускаю мысль, что рано или поздно появятся те, кто захочет, чтобы люди вспомнили, что он был сторонником Волдеморта. А, возможно, и нового расследования его прежних дел. Но я знаю и то, что пока в министерстве будут считать, что цель, ради которой был заключён наш брак, не достигнута, министерство этого не допустит. Эгоистично? Да. Но я защищаю свою семью. Своё счастье. Слишком долго я шла к нему и слишком многое ради него вытерпела.
Правда, мы предполагали, что о втором появлении рун в Отделе тайн известно, потому что наши кулоны после обряда мистер Коннор забрал. Если бы Кингсли или мистер Коннор спросили нас об этом, мы не стали бы лгать. Но пока этого не произошло.
Первый шаг к взаимному доверию между нами сделал Люциус.
После появления рун прошло около двух недель. И однажды вечером, лёжа в кровати, я вдруг застыла от неожиданности. Я увидела, как прямо надо мной, под куполом балдахина, начала разыгрываться сценка о подвиге Георгия Победоносца. Это был тот самый гобелен, который я подарила Люциусу на первое рождество после заключения нашего брака. Если помните, мне тогда было очень стыдно, и я надеялась, что Люциус пренебрежительно отнесётся к нему. Не поверите, но я вздохнула с облегчением, когда увидела, что Люциус повесил его в коридорчике между моей и его спальнями, там, где его никто не смог бы увидеть, а значит, самолюбие Люциуса задето бы не было. Я не знала, что почувствовал муж, увидев сценку. Он никогда мне об этом не говорил. Но гобелен невозможно было снять — Джордж обещал мне это! Поэтому вполне естественно, что первое, что пришло мне в голову, был вопрос:
— Как?!
— Что — как? — усмехнулся Люциус. — Как гобелен оказался здесь?
— Да, — смутившись, ответила я.
— Брат твоего друга подсказал. Ведь это он придумал его?
Смутившись ещё больше, я кивнула и уткнулась ему в плечо.
Через некоторое время я спросила:
— Зачем ты перевесил его сюда?
— Чтобы он напоминал тебе, что не всегда я поступаю бесчестно и не всегда ты поступаешь благородно, — насмешливо ответил Люциус.
— Ты понял, что подарок с подвохом? — изумилась я. — Когда?
— Милая, я тебе уже говорил, что у вас, гриффиндорцев, всё на лице написано. Когда ты увидела мой подарок, ты сразу стала такой виноватой. Только я понять не могу — неужели ты в самом деле надеялась сильно задеть меня?
— Я не надеялась тебя задеть, — ответила я. — Я надеялась, что ты не захочешь, чтобы я когда-нибудь ещё делала тебе подарки.
— Оригинальная причина, — заметил Люциус.
— Но ты-то тоже сделал мне подарок, чтобы что-то получить от меня взамен, — попыталась я отыграться. За свой подарок Люциус потребовал, чтобы Драко не бывал в доме моих родителей, но я уже тогда поняла, что это решение было спонтанным, принятым под влиянием обстоятельств. Не это планировал Люциус, возвращая мне палочку. — Вот и скажи, что именно?
— Любопытство с годами у тебя не исчезло. По-прежнему хочешь всё знать?
Став совершенно серьёзной, я ответила:
— Нет. Я не хочу знать. Я хочу понимать тебя. И если для этого мне нужно что-то знать — тогда да, я хочу знать. — И вновь перейдя на шутливый тон, добавила: — Так что ты надеялся получить взамен?
— Ну, ты же умница. Догадайся сама, — ответил Люциус.
Это единственный способ узнать что-то у Люциуса — задать ему вопрос, и он, если сочтёт нужным, ответит на него. Сам он рассказывать о себе никогда ничего не будет — это я уже поняла. Хотя тогда у меня было только одно предположение.
— Ты хотел, чтобы я первой заговорила о брачной ночи? — спросила я. Он молчал, глядя на меня, и я добавила: — Что скажешь?
— Скажу, — ответил Люциус, целуя меня, — что ты в самом деле знаешь меня.
Слово «настоящего» не было произнесено, но оно словно прозвучало в тишине.
С того вечера мы потихоньку стали разговаривать о прошлом. Но не обо всём. Например, мы не разговаривали о том ожерелье, которое Люциус подарил мне в честь рождения детей; родовая печать и поцелуй Рона тоже были под негласным запретом. Не касались мы и того периода жизни, когда Люциус был пожирателем. Хотя однажды всё-таки получилось так, что я осторожно спросила его о последнем годе войны и о том, не жалеет ли он, что Волдеморт тогда относился к нему как к ничтожеству.
— Я и моя семья выжили благодаря этому — можно ли об этом жалеть? — пожал он плечами.
После его слов мне вспомнился тот разговор, когда Люциус сказал, что уже давно знал, что Волдеморт будет стремиться к единоличной власти. Этот случай дал мне пищу для размышлений на несколько недель. И чем больше я думала, тем к более невероятным выводам приходила. Получалось, что все годы, которые мой муж служил Волдеморту, он притворялся. Притворялся верным слугой. Нет, конечно же, я и раньше, ещё из рассказов Гарри, знала, что Люциус не был так предан Волдеморту, как показывал. Но после этих двух нечаянных фраз для меня всё стало выглядеть в другом свете. Не буду рассказывать вам о моих рассуждениях, но получалось, что всё, что произошло с Люциусом — произошло по его плану. В том числе и унижение, которому его подвергал Волдеморт в последний год войны. Смогу ли я узнать, насколько я права? Не знаю.
* * *
Время шло, и всё чаще мной овладевал страх, что может произойти то же, что и в первую беременность. Сначала я пыталась справиться с ним сама, но в конце концов не выдержала.
— Обещай, что никуда не уедешь, — сказала я однажды Люциусу, когда мы гуляли по парку.
— Что с тобой? — Он остановился. — Что-то случилось?
— Обещай, что никуда не уедешь. По крайней мере, пока малыш не родится. — И на его безмолвный вопрос ответила: — Когда ты уехал тогда в Ирландию, мне было очень плохо. Боюсь, если ты уедешь куда-нибудь, я снова буду плохо себя чувствовать.
Люциус криво усмехнулся и притянул меня к себе. После долгого молчания он наклонил голову и коснулся губами моих волос:
— Не будешь. Обещаю.
До вечера я всё проигрывала в памяти этот разговор, пытаясь понять, что необычного было в поведении мужа. Когда я едва не умерла, а вместе со мной и дети, было вполне естественно, что Люциус забыл о своих предубеждениях против меня и поставил жизнь детей превыше всего. И то, что он последовал совету целителя, объяснившего, что магия нашего брака требовала, чтобы отец находился рядом с детьми, тоже было естественно. Но Люциус не пообещал, что не уедет — он пообещал, что мне не будет плохо. Вот это-то меня и насторожило.
— Ведь мне было плохо не потому, что ты был далеко от нас? — спросила я вечером.
Люциус не ответил и только вопросительно посмотрел на меня.
— Ты пообещал, что мне не будет плохо, а не то, что не уедешь, — пояснила я. — Значит, тогда я попала в больницу не потому, что ты уехал?
Люциус молчал, и это было необычно. Усмехнись он, скажи что-то язвительное – это было бы в порядке вещей. Но он молчал.
— Люциус, — настойчиво позвала я. — Пожалуйста, объясни мне.
Я положила голову ему на грудь. После появления рун я полюбила класть голову ему не на плечо, а на грудь. Так я слышала стук его сердца. Вновь не дождавшись ответа, я поняла, что сам Люциус ничего не расскажет. Наконец, перебрав в голове несколько предположений, я спросила:
— Целитель Макдафф однажды сказал, что малышей защищает родительская магия. Тогда я решила, что речь идёт о моей магии. Но вот сейчас вспоминаю, что слово «родительский» в старину применялось больше по отношению к отцу. Это именно та магия, о которой ты рассказывал? Что мужчина отдаёт взамен девственности частичку своей магии?
— Да, — ответил Люциус.
— Значит, когда мне стало плохо, она не защищала нас? – Люциус слегка напрягся, и, почувствовав это, я спросила: — Почему? — Я сжала его руку, чтобы он понял, насколько мне важно понять это.
— Целитель сказал, что я подсознательно старался забрать эту магию, — после долгого молчания ответил он. — Не хотел, чтобы дети появились на свет.
— Не хотел, чтобы твои дети были полукровками? — осторожно спросила я.
— Нет, — со смешком ответил он. — С этим я давно смирился. В конце концов, это было обязательное условие нашего брака.
— Тогда почему?
— Потому что считал, что они не мои.
Ничто не поразило меня так, как эти его слова, и я с ужасом посмотрела на него. Я и дети едва не погибли из-за банальной ревности?! Резкие слова уже готовы были сорваться с моих губ, но, взглянув на мужа, я успела их остановить. Лицо Люциуса было бесстрастно, но по его взгляду я поняла, что он не раз уже за это казнил себя сам. Едва не стать виновником смерти собственных детей — для него и вправду это было худшим на свете. Упрекнуть его сейчас было всё равно, что добить поверженного врага — я поняла это. Поэтому я снова положила голову ему на грудь и тут же почувствовала, как муж обнял меня.
— Не вини себя, — после долгого молчания, во время которого я старалась найти самые правильные слова, сказала я. — Я вот тут подумала: когда ты понял, что ошибся, может быть, твоя магия сработала по обратному принципу? То есть защищала настолько хорошо, что именно поэтому целитель Макдафф не смог видеть малышей и не смог узнать, что их будет двое?
— Скорее всего, — кивнул Люциус.
— И всё-таки — почему ты решил, что я тебе изменила? — тут же атаковала я его. — Ты же сам сказал, что у меня, кроме тебя, никого быть не может. Тогда кого ты приписал мне в любовники? — постаравшись, чтобы мой тон был шутливым, спросила я.
— Драко, — ответил Люциус, и когда я изумлённо посмотрела на него, продолжил: — Согласись, ваше поведение давало мне повод так думать.
— Согласна, — даже не раздумывая, ответила я. — И ты ревновал?
— Не так, как ты думаешь, — усмехнулся он.
— Никто не смеет прикасаться к тому, что принадлежит мне, — процитировала я его. — Тогда твоя ревность иной быть не могла.
Я посмотрела на него, и когда он насмешливо улыбнулся, подтверждая мою догадку, вернулась к вопросу, на который он так и не ответил:
— Так почему ты сказал, что я не смогла бы завести любовника? И почему ты всё равно решил, что Драко стал им?
— Сказал, потому что мы в самом деле не могли завести кого-то на стороне — магия брака не позволила бы этого. Но я почему-то был уверен, что на того, в чьих жилах течёт моя кровь, это правило не распространяется.
В моей голове промелькнуло язвительное замечание, что Люциус слишком много значения придаёт крови, но вслух я его, конечно же, не сказала.
— Только я понять не могу, — посмотрела я на него, — ну ладно я — меня ты ненавидел. Но как ты мог решить, что Драко закрутит со мной роман? Ведь он твой сын!
Люциус усмехнулся:
— Милая, именно потому, что он мой сын… Кто запретит Малфою сделать своей женщину, которая ему понравилась? Тем более, что вы стали так близки. Он впервые начал так открыто общаться с кем-то после того, как разочаровался во мне. — Тон Люциуса не изменился, но раньше он ни за что не признался бы мне, что Драко разочаровался в нём. Понять, что это причиняло ему боль, было не сложно.
— Он не перестал любить тебя, — ответила я немного невпопад. — Ну, хорошо, ты ревновал. Но дети? Как ты мог решить, что они не твои?
— Знаешь, трудно сделать другой вывод, если слышишь, как твой сын обсуждает с твоей женой её беременность и при этом говорит, что хочет девочку, — криво усмехнулся Люциус.
На секунду я растерялась — Драко так часто говорил мне, что хочет сестрёнку, что мне казалось, это не было тайной ни для кого. Но в памяти всплыл разговор в больничном крыле после взрыва и фраза Драко: «Я хочу девочку, Грейнджер». Люциуса там не было, но он удивительно быстро появился после неё.
— Ты подслушивал! — возмутилась я и легко шлёпнула его по руке, но второй раз не успела — Люциус перехватил мою руку и поднёс её к губам.
— Подслушивал, — согласился он, поочерёдно прикусывая мои пальцы. Я знала, чего он добивается — чтобы я переключила внимание на его ласки. Разумеется, раскаянья из-за того, что подслушивал, он не испытывал. Я сжала руку в кулак и спросила:
— И когда ты понял, что ошибся?
— Окончательно — когда ты сказала, что Драко в детстве хотел сестрёнку. Было немного неожиданно услышать, что то, как он носился с тобой, было вызвано всего лишь желанием получить то, чего очень хотелось в детстве.
— Я видела, что на тебя эти слова как-то подействовали, — осторожно сказала я. — Но я посчитала, что ты вспомнил… — я запнулась и опустила глаза, не зная, как продолжить, чтобы не причинить мужу лишний раз боль. Люциус молчал, и я несмело взглянула на него. Он смотрел на меня и терпеливо ждал моих слов. — Я решила тогда, что вы с Нарциссой ждали ещё одного ребёнка, девочку, но она не родилась, и ты вспомнил тогда об этом.
Смутившись, я снова прижалась к его груди, и Люциус тут же обнял меня.
— Нарцисса не хотела второго ребёнка, — после долгого молчания сказал он.
Я была изумлена, услышав эти слова:
— Но ведь она любила тебя! — посмотрев на него, сказала я. То, что Нарцисса любила мужа, для меня было неоспоримо. По тому, как она вела себя во время суда над Люциусом, и из рассказов Драко я знала это.
— Любила, — согласился Люциус. — Но ребёнка не хотела.
Я закусила губу, вспомнив, как сама крикнула ему, что не захотела бы от него ещё хоть одного ребёнка. Я спешно соображала, о чём, менее болезненном, можно разговаривать ещё.
— Ты знаешь пословицу? Тот, кто подслушивает…
— … добра о себе не услышит? — усмехнулся Люциус. — К чему это ты?
— К тому, что если бы ты не слышал тот разговор с Драко, не сделал бы неправильные выводы. И я подозреваю, что это не был единственный случай, — сказала я.
— Не единственный, — ответил Люциус. — Но если бы я не подслушивал, как ты выразилась, возможно, я не узнал бы кое-что очень важное.
Я вопросительно посмотрела на него и по его взгляду поняла, что рассказывать он мне ничего не будет. Мне нужно было угадать самой, какой ещё мой разговор он слышал. Впрочем, у меня было единственное предположение.
— Ты слышал тот наш разговор с Драко ночью, перед тем, как рассказал, что Мелисса волшебница. — Я не спрашивала, я утверждала и по улыбке мужа поняла, что я права. — Что тебя в нём поразило? Настолько, что ты всё изменил в наших отношениях?
— Ты сказала, что, хоть и боишься меня, со мной не боишься остального мира, — ответил Люциус, и это было удивительно, потому что обычно так откровенно он не говорил, а всего лишь подтверждал мои догадки. — А ещё — что для меня важнее всего семья. — Люциус ненадолго замолчал, а затем продолжил: — После войны в это перестала верить даже Нарцисса. Мог ли я предположить, что это сумеешь понять ты? И в особенности после всего, что было между нами?
Это была долгая ночь. Самая долгая ночь в моей жизни. Самая лучшая ночь в моей жизни. Никогда – ни до этой ночи, ни после неё — Люциус не был так откровенен со мной. В его объятиях было так уютно, и мы всё разговаривали и разговаривали, пока, наконец, Люциус не напомнил, что скоро рассветёт, а мне нужно заботиться не только о себе.
* * *
Я часто думаю и всё не могу решить: чего было больше в велении магии, соединившем нас с Люциусом, — цинизма или мудрости? Сейчас я со смехом вспоминаю то моё состояние, когда я ждала знака после того, как Люциус рассказал о магии Мелиссы. Как же я была наивна тогда! По сути, магии было всё равно, узнает ли кто-нибудь о том, что моя сестра — волшебница, или нет. Единственной целью магии являлось самосохранение, и потому и я, и Люциус, и все те люди, которые после войны увидели руны — все мы были пешками в чужой игре. И это я поняла сразу же после второго появления рун. Конечно, хотелось бы думать, что с окончанием войны исчезли и её причины. Но история магического мира, впрочем, как и история человечества вообще, доказывает, что всё повторяется. Видоизменяется, но повторяется. После победы прошло почти двадцать лет, но разговоры о превосходстве чистокровных волшебников хоть и стали тише, но не прекратились. А значит, пройдёт время, и появится тот, кто начнёт говорить об этом громко. И он обязательно найдёт сторонников — в этом можно не сомневаться. И одними из первых ими станут Малфои — в этом тоже можно не сомневаться. Почему? Чтобы понять это, нужно знать историю их рода.
За тысячу лет Малфои сумели стать самой богатой и влиятельной семьёй в магической Британии. Источником их богатства служили услуги очень специфичного характера. Но даже не это главное. Что бы ни происходило в мире, кто бы ни сидел на троне — Малфои всегда находились рядом с властью, а зачастую и были этой самой властью — разумеется, в тени. Иногда мне кажется, что их стремление к власти передаётся по наследству вместе с кровью. Как бы ни изменился Драко, с годами в нём всё больше проявляются качества отца. И даже не отца, а Малфоев, и в первую очередь — это стремление к власти. И это же стремление порой я замечаю и в Скорпиусе, и в Николасе, и даже в Оливии. И почему-то сомневаюсь, что оно исчезнет у Малфоев и через тысячу лет. А значит, ради власти они пойдут на всё. В том числе, и на то, чтобы поддержать магглоненавистников. И с их финансовой поддержкой тот, кто объявит новый поход против магглов и магглорождённых, может достичь успеха. Из всех будущих игр между сторонниками и противниками теории чистой крови Малфои должны были быть выведены — и это было сделано. Вот для чего был нужен наш брак. После того, что сделал Люциус, ни один Малфой не поддержит человека, который будет проповедовать уничтожение магглорождённых.
До сих пор воспоминание об этом поступке моего мужа вызывает у меня улыбку, нежность и восхищение. Я уже сказала, что любое вмешательство в магию гобеленов необратимо — а это значит, что надпись «Магглорождённая» с гобелена с родословной Малфоев, которые всегда скрывали даже то, что в их роду были полукровки, исчезнет только вместе с самим гобеленом. А ещё я думаю: знал ли Люциус, что я всё-таки постаралась узнать, почему изменилась подпись под моим портретом в первый раз? Да, муж в самом деле знал, что происходит в семье, но о том, какие книги я читаю… В общем, чем больше я думаю, тем больше убеждаюсь: он не мог быть уверен, что я смогу понять, что надпись появилась не из-за магии нашего брака, как в первый раз. А значит… значит, его поступок мог оказаться бессмысленным. Нет, руны бы появились. Но если бы я не поняла, что надпись сделана мужем — Люциус ничего бы не выиграл от этого. Как и я. И всю нашу оставшуюся жизнь мы оба были бы несчастны рядом друг с другом.
И всё же, несмотря на всю циничность по отношению ко мне и Люциусу, я не могу не признать, что, добившись от Люциуса отказа от тех взглядов, которые составляли смысл его жизни, магия постаралась дать ему то единственное, что могло бы быть равноценной им заменой: семью. Детей, которые не только почитали, но и любили бы его, и жену, которая принимала бы его таким, какой он есть, со всеми его достоинствами и со всеми недостатками.
А ещё я часто думаю о том, что наш путь на самом деле не закончен. Точнее, не закончен мой путь. Отказавшись от того, что было ему дорого, от того, что составляло смысл его жизни, Люциус никогда не должен усомниться в том, что поступил правильно – я не должна допустить этого, ведь отказался он ради меня.
* * *
Я счастлива. С той ночи, когда появились руны, я каждое утро просыпаюсь от того, что чувствую руку мужа на своём животе. Увидев, что я проснулась, он легко прикусывает мочку моего уха, затем целует меня в шею, затем в плечо, и после этого я говорю, что люблю его. И только услышав в ответ его «Я знаю», я открываю глаза.
Он по-прежнему не называет меня по имени. Я рассказывала, что за всё время нашего брака он ни разу не назвал меня Гермионой? Он всё так же называет меня «дорогая» или «милая». Но теперь его тон изменился. Слыша его «дорогая», я чувствую, что в самом деле дорога ему.
Скоро родится наш третий ребёнок. А может быть, это снова будет двойня. Магия Люциуса снова защищает меня настолько хорошо, что целитель Макдафф снова не может увидеть малыша. До сих пор не понимаю, каким образом Люциусу удалось уговорить его наблюдать меня, ведь целители Святого Мунго не наблюдают беременность — это не их специфика. Тот раз, когда я попала в больницу, был связан с магическим истощением, поэтому тогда это было естественно. Сейчас же с этим мог справиться обычный колдомедик, и семейного врача было бы вполне достаточно. Но… у Малфоев должно быть всё самое лучшее. Макдафф и в самом деле выдающийся целитель, а я, хоть и сохранила девичью фамилию, всё же стала Малфой.
Чем больше времени проходит, тем меньше остаётся между нами тайн. Возможно, со временем я узнаю о муже всё. Возможно, когда-нибудь он расскажет мне, что произошло между ним и Нарциссой. Возможно, Люциус поделится со мной воспоминаниями и о профессоре Снейпе, а я расскажу об этом Гарри — для моего друга очень важно знать, каким он был, и сделать всё, чтобы люди не забыли, что победу мы одержали и благодаря нашему бывшему преподавателю. Если учесть, что большинство моих догадок Люциус только подтверждает, думаю, со временем он научится доверять мне совершенно.
Но даже если этого не случится — я знаю, что никогда ни о чём не пожалею. Потому что любима человеком, которого люблю. Потому что при всех его недостатках у него есть одно неоспоримое достоинство — он умеет любить. И сделает всё, чтобы женщина, которую он любит, была счастлива — я знаю это.
Я знаю.
Обложка - подарок от NikaWalter
@темы: фанфики по Гарри Поттеру, макси, Постхогвартс, ГГ/ЛМ, R